Сын - Страница 125

К оглавлению

125

— Г. Л. чертов Хант, — рычит Хэнк сквозь зубы. — Мы только что прикончили президента.

А вот и ее голос:

— Говорят, Освальд работал на русских.

Это тоже мираж, поняла она. Хэнк умер раньше Кеннеди. События в памяти перепутались.

Но Хэнку до этого нет дела.

— У Ханта тысяча человек, которые встречали президента в аэропорту с плакатами «ПРЕДАТЕЛЬ» и «ЯНКИ, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ». Через несколько часов его застрелили.

— Это не очевидно, — возразила она.

Огонь горит в камине, Хэнк смотрит в окно, но непонятно, что он там видит.

— Когда Господь вываливает тебе в руки кучу денег, начинаешь думать, что ты к нему ближе, чем остальное человечество.

Он целует ее, долго. И не замечает, что она беззубая старуха. А потом они занимаются любовью. На миг она задремала, вновь очнулась.

Они стоят у бара.

— Мы как-то завязаны на Ханта?

— Нет, — успокоила она.

— Отлично. — Он отхлебнул виски. — Не будь он деревенщиной, мог бы стать очень опасным.

— Ты тоже деревенщина, дорогой.

— Я деревенщина с коллекцией картин. А через сто лет мы станем Рокфеллерами.

Он, конечно, имел в виду не Рокфеллера. Астора. Или Уитни. Что касается их коллекции, половина из первых приобретений оказалась подделками, и всю оставшуюся жизнь она заменяла их оригиналами.

А про Кеннеди — она не удивилась. В тот год, когда его не стало, еще живы были техасцы, своими глазами видевшие, как индейцы скальпировали их родителей. Земля иссохла, она жаждала крови. Земля оставалась первобытной и дикой. На ранчо они находили кловисские и фолсомские наконечники, а когда Иисус шел на Голгофу, моголлоны колошматили друг друга каменными топорами. Когда пришли испанцы, здесь жили сума, хамно, мансо, ла хунта, кончо и чикосы, тобосо, окана и какахтле, коахуилтеканы, комекрудос… но никто не знает, уничтожили они моголлонов или произошли от них. А их истребили апачи. Которых, в свой черед, перебили команчи. Которых уничтожили американцы.

Человек, жизнь — что толку об этом говорить. Вестготы уничтожили римлян, а тех уничтожили мусульмане. Которых изгнали испанцы и португальцы. Не нужно никакого Гитлера, чтобы понять: история — неприятная штука. И тем не менее — вот она, Джинни, живет, дышит, думает все эти мысли. Крови, пролитой за человеческую историю, хватит, чтобы заполнить реки и океаны планеты, но вопреки этой бойне вы все равно существуете.

Сорок два
Дневники Питера Маккаллоу

13 июля 1917 года

Четвертый день, как мы вернулись из Пьедрас-Неграс. Наше отсутствие, разумеется, замечено — «чендлера» не было в гараже, — но все молчат. Мария думает, что о нас в суматохе просто забыли.

Город наводнили земельные агенты; в любое время дня на пороге появляются незнакомые люди, а у отца свет горит всю ночь напролет. Мидкифф и Рейнолдс вовсю торгуют участками, лишь отец отвергает все предложения. Пошел к нему поговорить. Старик сидел нагишом в заводи у ручья, прикрыв глаза. В воде он похож на маленького бледного бесенка.

— И почему раньше меня жара так не доставала, — буркнул он.

— Стареешь, — не удержался я.

— Как и ты.

— Надо продать несколько участков и не забивать этим голову.

— Эта девица до сих пор здесь?

Я промолчал.

— Знаешь, если бы я не держал твою мать взаперти, готов поклясться, что тебя заделал какой-нибудь мексиканец.

— Тебя все равно не бывало дома, ты бы и не узнал.

Взвесив эту мысль, он сменил тему:

— Пускай найдут еще нефть, а тогда подумаем, сдавать ли землю в аренду.

Я присел рядом на камень.

— Все нормально, сынок. Ты отличный скотовод. Но ни черта не понимаешь в бизнесе. Для этого у тебя есть я.

— Спасибо, что напомнил.

— Подсчитай, сколько стоит наша нефть, если продавать, как Рейнолдс с Мидкиффом, по сотне за акр.

— Десятки миллионов.

— А теперь прикинь, сколько выйдет по тысяче за акр. Или по пять тысяч.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что так оно и будет. Пара дюжин бурильщиков за следующие пару лет подтвердят ценность нашей земли. Тогда мы и начнем продавать.

Хотелось бы думать, что он ошибается. К сожалению, он всегда прав.

— Что там с этой девицей?

Но я уже уходил.

С Марией все просто: мы оба страдаем уже несколько дней. В первую ночь после возвращения из Пьедрас-Неграс я тихонько выскользнул из ее комнаты, но уже через час вернулся, и с тех пор мы не расставались больше чем на несколько минут.

Сегодня я проснулся на рассвете. Лежал, прислушиваясь к ее дыханию, вдыхая запах ее волос, кожи, задремал, проснулся опять и любовался ею, омытой светом. Какое наслаждение просто быть рядом.

Вот уже несколько дней я не видел мрачных теней; я больше не вспоминаю ни искаженное лицо Педро, ни молчаливый крик Аны. В мимолетном приступе мазохизма попытался вызвать мучительные образы в памяти, но тщетно.

Я всегда знал, что не слишком интересен другим людям. Я не из тех, в кого влюбляются. Люди не видят во мне того, что вижу я сам; с первого взгляда они решают, что моему мнению не стоит доверять. Насколько я могу судить, мне просто повезло родиться в большой семье, иначе я стал бы скучным нотариусом, снимающим жалкую комнатенку в мерзком городишке.

А вдруг Мария проснется однажды утром и посмотрит на меня теми же глазами, что и остальные, и ее любовь иссякнет, хотя до сих пор все было ровно наоборот? Я вижу в ее глазах свое отражение, я даже спиной чувствую ее взгляд, просыпаюсь, а она ласково смотрит на меня, приподнявшись на локте. Мы хмелеем друг от друга. Что касается моего так называемого недомогания, которое я считал возрастным, а Салли — еще одним признаком моей мужской неполноценности, ни малейшего намека. Даже напротив: мое тело неудержимо стремится к ней (стоит только подумать…); я не выхожу из нее, даже когда мы заканчиваем заниматься любовью, она перекатывается, устраивается сверху, и мы засыпаем, оставаясь единым целым.

125