Мне такая жизнь была по душе, я ничуть не против спать на свежем воздухе и бродить где вздумается, и с индейцами мне было хорошо — они хоть и подпорчены цивилизацией, все равно жили гораздо ближе к природе, чем большинство белых. Но летом мне выпало несколько дней отпуска, и я решил наведаться в Остин.
Весь день погонял коня, а перевалив через холм, увидел дом судьи и натянул поводья. И зачем я сюда вернулся? Вспомнил, как стрелял из лука на потеху репортерам и подо мной было индейское седло. Каркасы на заднем дворе вымахали футов на тридцать, а я помнил их еще тоненькими побегами. Внезапно я почувствовал себя ужасно старым и чуть не развернулся и не помчался обратно, но в дверях гостевого домика появилась Мадлен, так что я спешился, привязал коня и бросился к ней.
Она держала на руках Эверетта. Ему исполнилось девять месяцев, или восемь, или, может, одиннадцать.
— Папочка вернулся, — ласково пропела она.
Ребенок, казалось, сейчас расплачется, да и Мадлен сильно изменилась — с тех пор как война началась, она будто на десять лет постарела. Фигура у нее быстро стала прежней, но, глядя на темные круги под глазами, кожу, на которой от малейшего прикосновения выступали синяки, я понял, что совершил непоправимую ошибку.
Мы вошли в дом, она положила мои ладони себе на грудь, ну и у меня тут же встал, захотелось просто люто. В постели быстро выяснилось, что она-то не в настроении.
Она все равно хотела меня ублажить, но, как только я пристроился, приподняла бедра чуть повыше:
— Попробуй вот сюда. Не хочу, чтоб молоко у меня скисло. Так хорошо?
Я молча кивнул.
— Не хуже, чем…
— Угу, — пробормотал я.
— Мне тоже хорошо. Хотя немножко больно.
Я вынул, она перекатилась на живот, внимательно рассмотрела.
— Я думала, он будет грязный. — Придвинулась поближе. — Правда, пахнет.
— Пойду помоюсь.
— Я думала, тебе понравится, — вздохнула она.
— Мне понравилось.
Негры приволокли горячей воды, я пошел в большой дом принять ванну. Когда вернулся, она уже оделась.
— Это из-за ребенка? — спросил я.
— Наверное.
Домишко показался мне маленьким и темным. Пришлось напомнить себе, что я люблю их.
— Возможно, я немножко отвыкла от тебя.
— Ну вот я здесь.
— Ты уезжаешь, возвращаешься раз в несколько месяцев на пару дней, мы занимаемся этим, и ты опять уезжаешь. Я чувствую себя дойной коровой.
— Ты у меня красавица.
— Дело же не в том, как я выгляжу. Просто ты приходишь, уходишь — и все, и я остаюсь одна.
Я начал было оправдываться, но она тут же перебила:
— Отец мог бы найти тебе работу здесь. Я знаю, он тебе предлагал. В городе полно офицеров, и на побережье наверняка есть военные, которые живут вместе со своими семьями.
— Это будет несправедливо.
— По отношению к армии или ко мне? К мужикам, с которыми ты познакомился год назад, или к жене? Ты делаешь вид, что выбора нет, Илай, но он есть.
— Чего ты взъелась? Я только что приехал.
— Я стараюсь не злиться.
Эверетт изумленно таращился на меня.
— Это я тебя сделал, — сообщил ему я.
— Это у него нормальное выражение лица, — пояснила его мать.
Днем, навестив судью с супругой, мы опять улеглись в постель. Мадлен стащила с кухни бутылку подсолнечного масла.
— Ты что, не хочешь еще одного Эверетта? — удивился я. — Или сестричку для него?
— Хочу. Обязательно хочу. Но не желаю растить их в одиночестве.
Она взяла в ладони мою руку, нежно поцеловала. Она была очень красивой женщиной. И очень сильной.
— Ты вообще когда-нибудь задумывался, как выглядит моя жизнь?
— Думаю, она нелегкая. — Хотя на самом деле я думал совсем наоборот.
— Нелегкая. Я заперта в этом доме один на один с маленьким животным, с которым даже поболтать невозможно. Иногда просыпаюсь утром и боюсь, не настал ли уже тот день, когда я просто разучусь говорить.
— Но ведь ребенок — это счастье, разве нет?
— Счастье, конечно. Но для меня — не большее, чем для тебя. Когда он плачет, мне иногда хочется бросить его в кроватке и бежать куда глаза глядят, куда-нибудь подальше.
Я молчал.
— Прости. Я устала изображать долготерпеливую жену. Я думала, мне понравится такая жизнь, но ошиблась. Я готова растить твоего сына, но если ты полагаешь, что я буду молчать, то подумай еще разок.
— А ниггеры не могут за ним присматривать?
— У моей мамы вечно есть для них другие поручения.
— Понимаешь, когда я не дома, мне приходится спать под дождем, давиться червивыми сухарями. А еще в меня стреляют.
— А я чувствую себя твоей любовницей. И, пожалуйста, не делай вид, что это просто нытье, потому что я знаю тебя, Илай, и знаю, что с капризной бабой ты не стал бы связываться.
Потом мы долго молчали. Она готова была расплакаться, но взяла себя в руки.
— Не хочу, чтобы это было твоим последним воспоминанием обо мне.
— Да ничего со мной не случится.
— И, пожалуйста, перестань так говорить.
— Ладно.
— Сначала я думала, у тебя там другая женщина. А сейчас думаю, уж лучше бы так.
С самого начала все пошло не так. Личного пилота не оказалось на месте, заменяла его женщина с чересчур самоуверенным взглядом. Впервые за восемьдесят шесть лет, в течение которых иногда приходилось совершать по десять-двадцать перелетов в неделю, ей захотелось выскочить из самолета. Ну да, все прошло великолепно. Женщина оказалась превосходным пилотом, Джинни даже не почувствовала, как самолет коснулся земли. Но неприятное чувство осталось.