Сын - Страница 152

К оглавлению

152

— Двести пятьдесят в неделю. La Migra вообще-то здесь не бывает, но если высунешь свой нос за пределы ранчо и тебя поймают, то просидишь несколько месяцев за решеткой. Обычно мы так не делаем, но сейчас очень не хватает рук, а дальше будет еще сложнее.

Он это заметил, но решил не спрашивать, почему.

— Через полгода подумаем об официальном разрешении на работу. Хотя не уверен, что мы сами продержимся так долго. Только на этой неделе я потерял двух парней. Так что если у тебя есть варианты, лучше воспользуйся ими.

По norteamericano стандартам его зарплата была невелика, но ее все равно не на что было тратить. Маленькие ранчо контролировали агенты ИТП, но у МакКаллоу своя служба безопасности, и La Migra тут редко появлялись. Впрочем, покидать территорию в любом случае было небезопасно: бело-зеленые фургоны сновали по округе, приходилось сидеть под добровольным домашним арестом.

У него была койка, несколько гвоздей в стене, чтобы развесить одежду. Если не работал, то смотрел телевизор с остальными вакерос. Когда ему не давали смотреть американские программы — незнание английского их не беспокоило, — он брал ружье и отправлялся в brasada, подстрелить пекари или кролика или даже выследить оленя, которых тут бродило множество. Но их убивать слишком дорого; американцы платят тысячи долларов за право охотиться на оленей.

Раз в месяц Улисс пробирался в город, отправлял деду с бабушкой половину жалованья и покупал новую рубашку, хотя приходилось выпрашивать вешалку, на которой она продавалась. На Рождество он долго присматривался к ботинкам «Луккезе» ручной работы, но остановился на «Ариат», вчетверо дешевле. Еще он купил набор инструментов «Лезерман». Чувствовал себя настоящим богачом. А потом в магазин вошел белый человек с оружием, и все притихли. Помощник шерифа, кажется. Улисс замер у кассы, дожидался, пока его покупки уложат в пакет, и смотрел на отражение этого типа в окне. Выйдя на улицу, скривился от отвращения. Помедлил около урны, прикидывая, не выбросить ли все купленное. Оно того не стоило.

Вот получишь официальные бумаги, станет легче, заверил Ромеро, когда они уселись в машину. No estoy recibiendo mi permiso, ответил Улисс, но Ромеро сделал вид, что не слышит. Он работал на МакКаллоу уже пять лет, однако его по-прежнему задерживали в ИТП, прикидываясь, что не узнают. Улисс видел, как гордо он держится в новеньком белом фургоне, который принадлежит ему не больше чем само ранчо, и понял, что Ромеро просто дурак. Да и он сам такой же болван.

Старуха умирала, и некому было передать бизнес. Дочь у нее наркоманка, а сын, по слухам, не совсем полноценный мужчина. Был еще внук, которого все любили, но тот умудрился утонуть на глубине в три фута. Другой внук приезжал на ранчо с дружками; они носили сандалии, никогда не брились и постоянно курили mota. С первого взгляда понятно, почему вакерос разбегаются. Это место умрет вместе со старухой.

Его план оказался полной чепухой. Старуха редко бывала на ранчо, а старший ковбой, который, очевидно, и сам подыскивал другое место, позабыл о своем обещании выправить разрешение на работу. Но все равно здесь было лучше, чем у Арройос. И Улисс остался.

Пятьдесят восемь
Дневники Питера Маккаллоу

1 сентября 1917 года

Призрак преследует повсюду; за ужином я вижу как он прячется в углу выжидая; если я работаю за столом, он стоит за спиной. Адский огонь полыхает впереди. Воображаю, как тянусь к нему… и позволяю языкам пламени поглотить меня.

Скачу в каса майор, прижимаюсь ухом к камням. Слышу колокольный звон, детские крики, женские шаги.

Воспоминания следующего дня после расправы: отец рассеянно замечает, что выжившая Мария — это беда. Умри она — и вместе с ней умрет гнев и горе Гарсия.

Из его слов рождается сюжет, который словно кинолента раз за разом прокручивается у меня в голове. Воображаю, как приставляю револьвер к его виску, пока он спит. Или как рядом с его домом останавливается автомобиль подрывника, тот подносит спичку к баллонам с нитроглицерином.

И ведь я всегда таким был. Внутренняя сущность лишь ждала момента, чтобы вырваться на волю. Для отца в этом нет проблемы, он таков, каков есть. Проблемы у таких, как я, кто надеялся подняться над своими инстинктами. Преодолеть собственную природу.

4 сентября 1917 года

Сегодня утром я понял: она умерла. Мерял шагами комнату и вдруг понял: она умерла. Никогда в жизни я ни в чем не был так уверен.

Отец разыскал меня в кабинете.

— Слушай, прости меня, — начал он. — Больно видеть, как ты мучаешься.

Я не отвечал. С того дня я не сказал ему ни слова.

— У нас есть обязательства, — не отставал он. — Мы не можем вести себя как обычные люди.

Я не обращал внимания. Он бродил по моему кабинету, разглядывал полки с книгами.

— Ладно, дружище. Оставлю тебя в покое.

Он шагнул ко мне, поднял руку похлопать по плечу, но что-то в моем лице…

— Все будет хорошо, — пробормотал он. Постоял так еще с минуту. И зашаркал прочь по коридору.

Честно говоря… мысль о насилии над ним отвратительна. Поскольку в отличие от него я слаб. Он готов был променять жену и сыновей на то, что хотел получить… каждый из нас отправляется в собственное пекло за свои собственные грехи, обречен на персональные мучения. Мой грех — страх и трусость… я мог увезти Марию отсюда… мне это даже не пришло в голову. Скован цепями собственного разума.

Солнце мое закатилось, пути мои смутны и темны. Необходимость продолжать жить повисла тяжким бременем; напоминаю себе, что на краткий миг и мое сердце ожесточилось… и самые дикие нелепые мысли стали реальностью.

152