— Или, — не унималась Мадлен, — ты мог бы перевезти нас на Нуэсес. Итак, в сентябре.
— Времени хватит как раз, чтоб выкопать землянку.
— Тогда найми больше людей. В десять раз больше. Неважно. Но через три месяца мы с детьми ни на один лишний день не задержимся в этом доме.
В Абилине каждую неделю открывался новый магазин одежды, и, пригнав скот, пастухи продавали своих коней, покупали новые костюмы и поездом возвращались домой. Те, кому довелось побывать на шоу Неда Бантлайна или Билла Коди, хвастались потом месяцами, как будто шоу было важнее их настоящей жизни. Остальные проводили зимы за чтением Брета Гарта.
Перегоны становились все короче. «Интернэшнл» и «Великая Северная» прокладывали железнодорожную линию через наши пастбища. Трава не росла здесь больше, но это уже не имело значения — по железной дороге прибывали фермеры и карманники, люди, которые хотели жить в городах. Земля, которую я покупал за четвертак, стоила теперь по сорок долларов за акр.
Если бы не дети, я бы сбежал на Клондайк. Моя земля растерзана и обесчещена, как женщина после поездки в ковбойском фургоне. Я никогда не думал, что сюда набежит столько народу. Не знал, что на этой планете так много людей.
Она входит в гостиную, отец сидит у камина. Не замечает ее — она остается в тени — он подтащил кресло к самому очагу и читает какую-то тетрадь в кожаном переплете. Дочитав страницу вырывает ее, наклоняется и швыряет в огонь. Рядом на полу еще три таких же блокнота — что-то вроде дневников. Несколько минут она наблюдает за ним. Наконец решается подойти.
— Что ты делаешь?
Лицо у него бледное и покрыто каплями пота, будто его лихорадит.
— Твой дед всю жизнь лгал, — после долгой паузы с трудом выговорил он.
Отец, казалось, готов был разрыдаться, и она вспомнила, что папа одной из ее школьных подружек тоже любил вот так поплакать у камина, и подумала, что у всех отцов, наверное, так заведено.
Он взял себя в руки.
— Надо закончить дела. — Поднявшись, он швырнул в огонь все четыре блокнота разом. Поцеловал ее в макушку: — Спокойной ночи, дорогая.
Убедившись, что отец ушел, она схватила кочергу и выгребла блокноты из камина. Пламя едва тронуло их.
Она не показала их братьям, и вообще никому. Знала, что единственный человек, на кого можно положиться, — она сама.
Джонас весь день вел себя странно; после школы, вместо того чтобы ехать к отцу на пастбище, поднялся к себе. Она присматривалась к брату за ужином — он едва прикоснулся к еде. Может, заболел?
Со стола прибрали, Пол и Клинт ушли в библиотеку играть в карты. Она выбралась на свою террасу почитать и, глянув в темноту, увидела фигуру, направлявшуюся к конюшням. Голова опущена, плечи поникли, как будто человек смущен и растерян, и она сразу поняла, что это Джонас.
Даже позже она не могла себе объяснить, почему пошла за ним. Подкралась к конюшне и затаилась. Зажегся свет. Может, у брата здесь свидание с девушкой? Интересно с кем. Но тут он начал выводить лошадей, шлепал их по крупу, отправляя скакать в прерии.
Она подобралась ближе и смотрела через щелку, как он стаскивает сено и сваливает его в кучу. А потом приволок банку нефти и вылил сверху на сено.
— Что ты делаешь? — крикнула она, распахивая двери.
— Джинни? — потрясенно произнес он.
— Что ты делаешь? — повторила она.
— Это единственный способ вырваться на волю.
Она не поняла.
— Это все отец. Любопытно, что будет, когда он поймет, что я ему слишком дорого обхожусь? Деньги всегда были верным путем к его сердцу. Можешь донести на меня, мне все равно.
— Я никому не скажу.
— Тогда иди глянь, не осталось ли лошадей в стойлах. А то я сейчас туго соображаю.
Она проверила каждое стойло.
Он соорудил факел из палки и старой рубашки. А она сквозь приоткрытую дверь наблюдала, как он сунул факел в керосин, запалил его. И швырнул прямо в кучу сена. Шумно пыхнуло пламя. Он выскочил наружу и захлопнул за собой двери. Они сидели на холме и смотрели, как светит огонь сквозь щели конюшни, будто маленькое солнце всходило внутри. Повалил дым, брат поднялся на ноги, прижал ее к себе, а потом, взявшись за руки, они тихонько побрели наверх, к отцовскому дому.
Он чисто выбрит, влажные волосы аккуратно причесаны. Одет в новые рубашку и брюки, туфли начищены до блеска. Он захватил с собой папку со всеми метриками и прадедушкин кольт, уже не работающий, но гравировка П. МакКаллоу отлично видна.
Он обошел всю террасу, разыскивая ее, увидел раскрытые стеклянные двери.
Она сидела в кресле, читала.
И сразу узнала его.
— Вы, должно быть, ищете Долорес.
— Нет.
— Люблю разжигать камин, приезжая сюда, — сказала она. — Даже если приходится открывать дверь из-за жары.
— Очень мило.
Она ждала, что еще он скажет.
— Я работаю у вас.
— Я помню.
Кажется, прошла вечность, прежде чем он сумел произнести следующую фразу.
— Я правнук Питера МакКаллоу. Я хотел работать у вас, потому что… — И не решился продолжить; это прозвучало бы бредом.
Ее лицо оставалось безучастным, никакой реакции.
Из кожаной папки, которую он тоже вычистил и отполировал перед выходом, достал бумаги и письма. Подойдя ближе, протянул ей все и тут же отступил. Пока она читала, он разглядывал комнату. Огромная, метров тридцать на сорок. И потолки не меньше десяти метров высотой, балки наверху как в старинной церкви. В одну эту комнату запросто поместились бы целиком три дома размером с дедушкин. Вспомнился особняк Арройос.