Сын - Страница 91

И когда все нужное было выкрикнуто, воины пришпорили коней, испустили победный клич и все племя в последний раз ответило им. Воины, потрясая луками и копьями, развернули коней и растворились в просторах прерии.

К четвертой неделе язвы покрыли все лицо Цветка Прерий — в ней не осталось ничего знакомого, она обратилась в саму болезнь. Каждое утро наше ложе было мокрым от жидкости из лопнувших пузырей. Но постепенно язвочки начали подсыхать и покрываться корочкой, и, кажется, она пошла на поправку.

— Я больше никогда не буду красивой, — плакала она.

— Ты по-прежнему прекрасна, — утешал я.

— Я не хочу жить с таким лицом.

— Ты поправишься. Не отдирай струпья.

Той ночью жар спал, она задышала легче. Я долго смотрел на нее. К восходу руки у меня совсем затекли — я держал ее в объятиях, — но, когда я попробовал ее разбудить, она не шелохнулась.

Стоял теплый ясный день, но народу вокруг почти не было. Тошавей лежал в гамаке, прикрыв глаза и подставив лицо солнцу. Волдыри на его коже только начали набухать.

— Плохо выгляжу? — хмыкнул он.

— Видал я и похуже.

— Это точно. Скоро и я буду выглядеть похуже. — Он сплюнул. — Тиэтети. Какая дурацкая смерть.

— Сильные всегда выживают.

— Это так белые говорят?

— Ага.

— Врешь.

— Может, и нет.

— То-то и оно, что может. — Он вновь прикрыл глаза. — Это недостойно.

Я не понял, о чем он — о моем вранье или о болезни.

— Когда я был молод, — заговорил он, — сын параибо сильно заболел. Он и без того был маленьким, а тут начал худеть и чахнуть с каждым днем, и каких бы лекарств ему ни давали, лучше не становилось. В конце концов параибо спросил, не могу ли я оказать ему услугу. Он провел ритуал очищения, вымыл и одел своего сына, как для битвы, дал ему свой собственный щит, щит вождя, и мы пошли в горы, и сын вождя сражался с нами и погиб. Вот так мы обратили бессмысленную смерть в подвиг.

— Я не собираюсь убивать тебя.

— Ты и не сможешь, — усмехнулся он. — По крайней мере, пока.

— Но когда-нибудь… — Я не собирался делать ничего подобного, но знал, что ему приятно это слышать.

— Иди сюда, если не противно.

Я присел рядом на землю.

— От тебя пахнет, — сказал он.

— Цветок Прерий только что умерла.

— Ах, Тиэтети, — он взял меня за руку, — мне очень жаль. И ты еще слушал мои глупости. — Он заплакал. — Прости, прости меня, сынок, бедняжка мой. Прости меня, Тиэтети.

Похоронив Цветок Прерий, я начал обходить остальные типи. Царство смерти. Писон умер в тот же день, и я помогал сыну похоронить его. Через неделю я хоронил его жену, а еще через две — сына. Целые семьи уходили в одну ночь, и теперь я бродил от типи к типи, застегивая наглухо пологи тех, где похоронил уже всех. Похоронил Красную Птицу, Жирного Волка, Жуткую Лентяйку — я целовал ее мертвое лицо, представляя, что на нем нет этих жутких струпьев, — Ленивые Ноги и двух его рабов. Хрен Отыщешь, Два Ковыляющих Медведя, Вечно-В-Гостях, Хисуу-анчо и трех его детей, чьих имен я не знал, Солнечного Орла, Споткнулся-Навернулся. Черного Пса, Маленькую Гору с мужем. Опять-Потеряшку — она умерла на руках Большого Медведя, который не был ее мужем. Я похоронил Хукияни и В-Лесу. Хумаруу и Рыжего Лося. Пиитсубоа, Белого Лося, Кетумса. Имен остальных я не знал или уже забыл.

Ночевал я в своем типи, но дни проводил рядом с Тошавеем. И он, и обе его жены болели, лежали втроем на одном ложе. Запаса дров хватало, им было тепло.

— Подойди поближе, Тиэтети, — попросила Ситетси.

Я подошел. Сел ногами к огню, спиной к ней, и она гладила меня по голове. Я прикрыл глаза. Ватсиванну уснула, она ослабела больше остальных, и конец ее приближался. Тошавей бредил. Не знаю, понимал ли он, что я рядом. Но чуть позже он пробормотал:

— Тиэтети, когда ты уйдешь в другое племя, то если с ними случится такое же, прошу тебя, скачи к бледнолицым, расскажи военным, где стоит лагерь, и скажи, пусть захватят с собой горные гаубицы. Понял?

— Да.

— Это приказ. Твоего военного вождя.

Я кивнул.

— Ты теперь вернешься к бледнолицым? — спросила Ситетси.

— Нет, конечно.

— А у белых бывает такая болезнь?

— Да, но они научились делать лекарство, и оно предохраняет их от заразы.

— И с тобой тоже такое проделали? — спросил Тошавей.

— Еще когда я был ребенком.

— А что ты скажешь про лекарей команчей? — И он хрипло рассмеялся, Ситетси тоже засмеялась вслед за ним.

— Ты отведешь наших людей в хорошее место, — сказала она.

— Не забегай вперед, — вмешался Тошавей и приподнял голову. — Сначала он должен копать. Это сейчас твоя единственная работа, Тиэтети. Ты должен копать.

Многие из пленников бежали, увели лошадей и исчезли среди равнин. Ни у кого не было сил остановить их.

А я копал. Все костяные лопаты затупились, и я копал уже древками копий, кольями от типи, всем, что мог отыскать. Казалось, я рою землю уже много недель или месяцев, похолодало, ночами подмораживало, но днем солнце отогревало землю, — и я опять копал. Те из команчей, кто сумел оправиться от болезни, начали мне помогать, на лицах у них остались светлые пятна. Кое-кто из выживших охотился, чтобы мы могли работать, остальные просто ждали смерти, а если не умирали, то присоединялись к нам.

Копая могилу для Тошавея и Ситетси, далеко от лагеря, в месте, которое я присмотрел несколько недель назад, я нашел маленькую глиняную черно-белую чашку. А чуть глубже наткнулся на плоский камень, а под ним еще один, и чем дальше я копал, тем больше камней находил, пока наконец камни не превратились в стену, а потом показался угол, образованный двумя стенами, а потом я остановился.