Сын - Страница 96

К оглавлению

— Тебе нравится? — спросил она.

— Неплохо.

— Сильный белый человек оказывается в диком краю и самоутверждается. Правда, ничего подобного не было.

Мы помолчали, сказать было нечего. Наконец я не выдержал:

— В то утро все произошло слишком быстро.

Она вновь раскрыла книгу.

— Думаю, нам лучше поговорить об этом.

— Для тебя, конечно, лучше. Ты же хочешь, чтобы тебя простили.

Ночной ветерок освежал комнаты. Где-то во тьме ухала сова, а издалека доносился грохот отцовской буровой.

— Утром я уйду. Прости, что вообще появилась здесь.

Мне сразу стало легче.

— Отлично, — сказал я.

Пролежал без сна несколько часов. Накликал беду, катаклизм, какого и вообразить не мог; все ломит, как у старика перед дождем. Хочу одного: чтобы она исчезла… сама мысль об этом помогает успокоиться. Все благородные устремления растворились без следа; когда нужна, доброта — субстанция столь же редкая, как маточное молочко. Кажется, что в любой момент дверь вышибут sediciosos, выволокут меня во двор и поставят к ближайшей стенке…

Но я вовсе не этого боюсь. Я помню Педро, помню, как сидел с ним на террасе. Ана принесла чай, Педро начал пить, но вдруг чай потек на рубашку, на колени. Оказывается, под подбородком у него дыра, которую я сразу не заметил. Следующая картина: я стою рядом с отцом и Финеасом, с одной стороны расстилаются ярко-зеленые пастбища, пахнет акацией, деревья вокруг усеяны золотистыми цветами. Прямо перед нами старый вяз… человек на лошади, на шее у него петля, все ждут от меня чего-то; это очень простое действие, но я не могу на него решиться. Наконец Финеас шлепает лошадь по крупу, человек соскальзывает, дергается, извивается, ноги ищут опору…

Унижение от собственной слабости, зависть к Финеасу. И все равно я знал, что никогда не смог бы этого сделать, сколько бы попыток мне ни давали. Они старались закалить мой дух; все напрасно.

Я открыл глаза. Холодно. Ветер гуляет по дому, два или три часа ночи, поскрипывают ветряки, тявкают койоты. Вспомнил, как мечется кругами загнанный олень, подошел к окну, луна освещала наши земли миль на десять в округе. Все, что видно глазу, принадлежит нам.

Оделся и пошел в западное крыло, крадучись, словно на любовное свидание, хотя какой смысл… мы одни в доме. Изо рта у меня дурно пахнет, волосы засаленные, лицо неумытое, от тела несет застарелым потом, но я все шел и шел по коридору. Лазутчик в собственном доме. Мимо мраморных бюстов, рисунков античных руин… портрета моей матери, мимо комнаты Гленна, Пита-Младшего, комнаты Чарли… За одной из дверей шумел вентилятор. Я тихонько постучал.

И еще постучал, подождал, постучал в третий раз. И распахнул дверь. Кровать пуста, но простыни разбросаны, в комнате темно. Я подошел к окну. Она стояла на крыше террасы, на самом краешке.

— Уйди оттуда.

Она не шелохнулась. Ночную рубашку, наверное, одолжила Консуэла. Мелькнула мысль, что она ходит во сне.

— Иди сюда, — повторил я.

— Если ты собираешься убить меня… мне все равно, но миловаться с тобой я не намерена.

— Тебе лучше пожить пока здесь.

— Imposible.

— Оставайся, пока не окрепнешь.

Она протестующе помотала головой.

— Я просто хотел задержать тебя, пока ты не ушла. Только и всего.

— Чтобы ты мог совершить добрый поступок.

Покосившись на меня, она еще раз качнула головой. Она смотрела вдаль, в сторону своего дома. Я испугался, что она сейчас шагнет с крыши.

— Сегодня в кухне, — тихо проговорила она, — когда ты стоял спиной, я подумала, что могла бы запросто перерезать тебе горло. Прикидывала, сколько до тебя шагов и что я буду делать, если ты успеешь повернуться.

— Останься, — повторил я.

— Ты не знаешь, о чем просишь, Питер.

24 июня 1917 года

Новости-не-про-Гарсия: вакерос жалуются, что шум буровой погубит скотину. Говорят, в этом году не жди хорошего приплода, если коровы страдают от постоянного грохота.

Спросил у отца, на какую глубину они намерены бурить. До центра Земли — сказал он. Я поинтересовался, известно ли ему, что водоносные пласты здесь залегают неглубоко, а наша вода одна из лучших в Техасе, и если в воду попадет нефть, нам конец. Он сказал, что эти парни — специалисты в своем деле. Ну, те самые, что спят со свиньями.

Мы вступаем в эпоху, когда человеческое ухо прекратит различать звуки. Сегодня я почти не слышал буровой установки. Интересно, к чему еще я теперь глух?

Возвращаясь к ужину домой, я расслышал звуки рояля еще из-за дверей. Снял башмаки за порогом, очень тихо открыл и прикрыл за собой дверь, прокрался в гостиную и прилег на диван, наслаждаясь музыкой. Когда я открыл глаза, она стояла надо мной. На миг я увидел ее такой, какой она была десять лет назад, — круглое лицо, темные глаза. Перевел взгляд на руки. Пустые.

— Я собираюсь ужинать.

— Одна?

— Все равно.

Она разогрела то, что нам приготовила Консуэла. После еды я еще раз спросил, что же произошло в тот день.

— Не возражаешь, если я еще чего-нибудь приготовлю? — Она пропустила мой вопрос мимо ушей. — Все время хочется есть.

— В холодильнике всегда что-нибудь найдется, — предложил я.

Она достала холодного цыпленка и принялась за еду. Она старалась есть аккуратно, но изящество давалось ей с трудом. Я был сыт, а она все еще голодна.

— Расскажи.

— Думаешь, разговоры помогут мне простить тебя?

— Я сам себя не прощу, — тихо произнес я.

— Мой рассказ ничего не меняет. Просто чтобы прояснить ситуацию.