Сын - Страница 79

Четыре дня дела стояли; все занимались поисками отца. Сейчас все тридцать работников — вакерос, объездчики, мастеровые — собрались у пристройки, сидели на террасе или под деревьями в тени, тихо переговариваясь, ждали, что будет дальше.

Она объявила, что ничего не изменится, что даже если по каким-то причинам ее не будет на месте, чеки на зарплату станет выписывать миссис Райт, бухгалтер. За прошедшие четыре дня заплатят как за рабочие, а завтра у всех выходной. Но сейчас нужно заняться водостоками, часть нашего стада оказалась у Мидкиффов, гроза повредила еще кое-что, и это просто надо починить, и просить об этом специально никого не нужно.

Она не стала говорить, что у нее нет права подписывать их чеки. Остаток дня и всю ночь она то переживала, что на похороны никто не придет, то разыскивала отцовское завещание. Семейный адвокат перерыл весь кабинет, но ничего не нашел; ближе к полуночи Джинни обнаружила документ в старом секретере. Завещание переписывалось несколько раз: один раз в пользу Клинта, позже в пользу Пола, но последняя версия, составленная всего несколько месяцев назад, в период наибольшей отцовской тревоги, объявляла ее единственной наследницей его доли ранчо. Джонас получал часть в нефтедобыче, но и только.

Безудержное счастье охватило Джинни; она не могла сдержать улыбку, а потом смех. А затем ей стало жутко. Финеас будет в восторге — теперь вся собственность принадлежит им двоим. Джонасу пока не до этого — он в Германии, самолеты летают редко, попасть на борт трудно, а по морю добираться несколько недель. Теперь осталась только одна забота — похороны.

Во дворе разожгли несколько больших костров, жарили бычков, коз, свиней. Ездили в Карризо за бобами, кукурузой, кофе и парой дюжин готовых пирогов. Сотня ящиков пива и четыре ящика виски. Уже много лет дом не был таким живым и многолюдным; всю ночь напролет кухарки хлопотали у плит, горничные стелили постели в гостевых комнатах, доставали раскладушки, готовя дом к наплыву гостей.

Финеас прибыл с внушительной свитой, следом потянулись остальные, сначала небольшими группами, а позже — целый вал гостей из Остина, Сан-Антонио и Далласа, из Хьюстона, Эль-Пасо и Браунсвилля, ранчеро из Южного Техаса, журналисты, в общей сложности почти пять сотен человек, и сначала Джинни едва не разрыдалась — она никогда не думала, что отца так любили, — но ближе к вечеру поняла, что большинство из них здесь лишь из вежливости, не ради ее отца, но ради нее. Или в знак уважения к семье, к самой легенде МакКаллоу. Явились даже местные мексиканцы, которые ненавидели отца, и не без оснований, но кто же откажется побывать на похоронах патрона.

На прошлые похороны — Полковника — собралось несметное число людей, но тогда все было иначе: подлинное горе, конец эпохи, и зрелые мужчины не могли сдержать рыданий. А сейчас лица строгие, но без скорби, разговоры спокойные и непринужденные. Смерть отца — не такое уж событие. Несправедливо, но чем больше она думала, чем больше соболезнований принимала, чем чаще слышала, как шепотом обсуждают обстоятельства его смерти, тем больше злилась. Да, он погиб глупо. Из-за собственного упрямства и неосторожности. С началом грозы все вакерос вернулись домой — от ударов молнии погибало больше ковбоев, чем от огнестрельных ранений, — но отец пожелал непременно закончить дела. Я не против немного промокнуть — его последние слова.

Она бродила по дому, среди сотен людей, благодарила, что пришли, угощала — запах говядины, кабрито, жареной свинины, нескончаемые блюда с бобами, соусом и тортильей, галлоны пива и холодного чая. Время от времени наведывалась в кухню: да, пожалуй, стоит забить еще одного бычка — да, сразу на гриль — да, нужно послать кого-нибудь в Карризо — да, неизвестно, сколько еще пробудут гости. То и дело рядом возникал Салливан и совал ей в руку очередной стакан с холодным чаем. Она вся взмокла. Поднялась переодеться, но оказалось не во что, у нее, разумеется, только одно черное платье. Она повесила платье перед вентилятором в спальне, вытерлась с ног до головы полотенцем, сама встала перед вентилятором. Не забыть повысить зарплату Салливану; уже третье поколение его семьи работает здесь; отец был прижимист. Попыталась отдохнуть, но знала, что все равно не заснет.

Вернувшись вниз, она продолжала обходить гостей, но едва разбирала, что они говорят. В одном из углов, опираясь на трость, стоял дядя Финеас, о чем-то разглагольствуя перед почтительно внимавшими ему юнцами. Он настолько откровенно любовался собой, что она не выдержала и отвернулась, сделав вид, что не услышала его оклика.

Вакерос и мексиканцы почтительно держались в отдалении, говорили тихо, а вот городские — все в тяжелых ботинках и стокмановских шляпах — громко топали и галдели, как близкие родственники. У нее закружилась голова. Полковник не выносил таких типов. Вот бы сейчас появился кто-нибудь из его старых друзей — они все еще бывали здесь иногда — и ради памяти Полковника разрядил кольт в потолок, изгоняя всю эту нечисть из дома.

Но и это пустые фантазии. Настоящие ковбои, даже старые, не любят шумных сборищ, ведут себя скромно и вежливо, и большинство из них даже не решится открыто посмотреть в глаза этим новым людям, этим горожанам.

Джонас на похороны не успел, но все-таки вернулся из Германии, где наконец-то заканчивалась война. Она чуть не задушила его, обнимая; не знала, чего ждать — отсутствующего взгляда, глубоких шрамов, хромоты, — но брат выглядел здоровым, бодрым и шагал вполне уверенно.